Если меня спросят – какой язык отвечает твоему характеру, я отвечу - идиш. Идиш, кроме пары слов на котором я ничего не знаю.
Если меня спросят – какой писатель затронул самые тайные уголки твоей души, я отвечу Шолом-Алейхем.
И музыка, от которой у меня всегда разрывается сердце – это сестры Берри.
Каждый год я обещаю себе, что поеду в Белоруссию, что доеду до Осиповичей, что поброжу по улицам Витебска. Каждый год меня что-то отвлекает, и я так и не решаюсь на эту поездку – к истокам, к местечкам. Нет, я не ошиблась – именно К местечкам. Как бывает паломничество к Святым местам.
Местечки не смела революция, не выжег Холокост. Они проросли в наших сердцах вместе с бабушкиным «зайгезунт» и шлемазл, сборами по системе бикицер и «убери свой тохес». И я так долго была уверена, что это по-русски, так и повторяла своим подругам в Москве – давайте, собирайтесь по системе бикицер. Т.е. быстрее. И удивлялась – что тут непонятного?
Местечки, это все их отголоски.
Нет, не по местечкам я тоскую, я тоскую по тому непередаваемому духу, который сохранили наши бабушки в Москве, в Киеве, в Питере – духу местечек. С пирогами, поговорками, волнениями и непередаваемой атмосферой Семьи.
Я хочу в прошлое, ну всего лет на 10 назад, да даже меньше – когда еще вся Семья (большая семья – не мама-папа, а именно все) собиралась на первый Седер. Я хочу туда, где закладывало уши от застольных бесед маминых братьев, когда они перекрикивая друг друга, вспоминали истории своего детства – про бараки на Потылихе, про еще большие семейные посиделки. Те посиделки, которые мы уже не застали, о чем я всегда горько жалела. И туда я тоже хочу – в мамино детство. Хоть одним глазом увидеть прабабушку – в одиночестве вырастившую четверых детей. Пережившую и белых, и красных, и зеленых. Матриарха семьи.
Я ворчу, я так часто ворчу на все эти еврейские местечковые штучки, когда всем родственникам есть дело до твоей жизни. Когда каждый готов встрять с непрошенным советом и нравоучением, и каждый знает – как надо было сделать и каждый готов устроить твою судьбу. «Ты еще не замужем?», - следует тяжелый вздох, - «ну конечно, ты же свои лучшие годы потратила на карьеру. А знаешь, у нас (далее следует вариация – где - от Бердичева до Нью-Йорка) есть хороший мальчик, из хорошей семьи…»
Я ворчу, я отшучиваюсь, иногда ору.
Но знаете, что? Я притворяюсь. На самом деле – мне это согревает сердце – когда всем – буквально всем – есть до тебя дело. А как же иначе? Я сама не понимаю – а как по-другому? Я была б не я без всего этого. И я так боюсь, что это исчезнет. Ведь мы – уже другие – не похожие на бабушек, на родителей.
И берет такая тоска, когда понимаешь, что Семья – с большой буквы – не соберется уже никогда. И раскидана она по всему свету, да даже те, кто остался в одном городе – не спешат увидеть друг друга.
Да разве я кого-нибудь виню, я сама такая – не звоню, не приезжаю.
Только вот иногда подумается – если у меня будут дети – дойдет до них, прорастет ли в них – этот дух местечек? И будет ли у них большая Семья – с тетями, дядями, двоюродными, троюродными, четвероюродными бабушками и братьями-сестрами? С обидами и ворчанием, взаимными претензиями и взаимным обожанием.
- Мамеле, - скажу я сыну, - собирайся по системе бикицер, - ну прямо слово, ты просто шлемазл, мы уже давно опаздываем на седер, нас уже все заждались.
